Лондон, мать! Сага о современных женщинах - Дарья Протопопова
На улице – вернее, улочке, узкой, как коридор, – оказалось еще более людно, чем в баре. Ловя редкий ясный день, лондонцы набились за шаткие барные стойки, под натянутые через улицу гирлянды бумажных помпонов и огоньков. Царила атмосфера сдержанной вакханалии, словно это был не Лондон, а Costa del Sol78. Лилит, как часто с ней бывало после минутного помутнения рассудка, стало стыдно. В памяти всплыло: ей восемнадцать, час ночи, она возвращается домой после гулянки с друзьями, на пороге ее встречает разъяренная мать в ночной рубашке. За этим следует скучное, мучительное объяснение в коридоре при свете тусклой лампы – матовое белое стекло на ножке из латуни. Эта лампа ей хорошо запомнилась: шутка ли, причесывалась при ее убогом свете двадцать лет! Она всматривается в фигуру матери, но это уже не ее мать, это ее ждет в коридоре бессонный мистер Ч. «Где ты была?» – «Я гуляла с друзьями, извини, что заставила тебя волноваться». – «Ну, идем, идем спать». Она тихими шажками подходит к семейной кровати. Мистер Ч. не спит в ней уже два года: с тех пор как сын уехал в Америку, он перебрался в его комнату. Лилит, впрочем, почти не заметила разницы, разве что ее больше не будил храп по ночам. Но пижаму свою мистер Ч. продолжал хранить под «своей» подушкой в кровати жены и каждый вечер приходил за ней и желал Лилит спокойной ночи.
– Лилиана, подожди! – Бенедикт, вероятно, задержавшийся, чтобы расплатиться, наконец выбежал за ней. – Я пошутил!
Он хотел еще что-то сказать, но из-за шума и тесноты передумал, взял Лилит за локоть и подтолкнул, кивая в сторону метро. Лилит вздрогнула от его прикосновения, видение мистера Ч. исчезло, и ей снова стало тяжело дышать. Тело налилось свинцом, она не могла пошевелиться. И только когда Бенедикт взял ее сзади за плечи и, как сомнамбулу, повел сквозь толпу, она постепенно очнулась. Они вышли на Oxford Street.
Скоро она зашагала легко, но словно это была не она, а кто-то другой. Она как бы видела себя со стороны: темно-синее платье с юбкой-полусолнцем, ее любимое, босоножки в «римском» стиле, с ремешками на лодыжке, на плечах кофта и руки представителя титульной нации. Черт с ним, с представителем: эта незнакомая ей Лилит сама чертовски хороша. На каблуках выступает свободно. Юбка колышется в такт уверенной походке, прохожие начинают посматривать на нее с восхищением. Тут Лилит сама берет своего спутника под руку. Она выводит его из толпы на тихую параллельную улицу. Попадающиеся здесь туристы уже не смотрят на нее: они либо жуют что-то на ходу, либо изучают фасады, усеянные табличками в память о живших здесь известных людях. Когда-то Лилит сама любила рассматривать эти таблички. Здесь жил Гендель, там пионер авиастроения сэр Фредерик Хэндли Пейдж. Сейчас ей не до них. Настоящее наконец-то стало интереснее прошлого. Надо что-то сказать, не молчать же всю дорогу.
– Прости, что я так неожиданно сбежала. Не знаю, что на меня нашло! – («Вернее, знаю прекрасно, но не признаюсь», – подумала она про себя.) – Иногда я смущаюсь как школьница, – добавила она вкрадчиво, высвободила руку и обернулась лицом к Бенедикту.
– Я не люблю, когда со мной играют в игры, – ответил тот с гордым видом, противоречившим его мирному шагу рука об руку с Лилит. Он, видимо, решил, что повел себя слишком приветливо для первого свидания, и теперь отвоевывал утерянное мужское достоинство.
Лилит по привычке почувствовала себя виноватой, но внезапно налетевший кураж не позволил ей оправдываться. Вместо этого она рассмеялась. Дамы и господа, он не играет в игры! Как нелепо звучали эти слова в устах женатого мужчины, выбравшего на сайте адюльтерных знакомств аватарку с мартовским зайцем79. Она уже собиралась съязвить по этому поводу, но передумала: так приятно было прогуливаться под руку с этим пусть ранимым, но элегантным спутником, способным к тому же идеально произносить английские гласные и согласные.
– Какие игры? Всё очень серьезно. – Она в свою очередь сделала строгое лицо и остановилась. – Я сама не люблю, когда со мной играют.
От пошлости этих фраз спасаются только эпатажем.
– Если хочешь знать, – продолжила она, – я бы с удовольствием сейчас встала перед тобой на колени и… – Остальное она, увидев приближающегося прохожего, прошептала Бенедикту на ухо.
Бенедикт отшатнулся, потом снова схватил ее за плечи и воскликнул, пораженный:
– Ты серьезно такая? Потому что если серьезно, это невероятно, это замечательно, я не могу в это поверить! Наконец мне встретилась настоящая женщина, не чопорная, а идущая навстречу своим животным инстинктам! Свободная, раскрепощенная, хочу глотаю, хочу выплевываю. Если бы я знал, я бы номер в гостинице снял на сегодняшний вечер!
Эффект от ее слов оказался сильнее, чем она рассчитывала. Бенедикт, обрызгавший ее слюной от восторга, всё больше напоминал ей ризеншнауцера, унюхавшего течку. Она отвела взгляд от этих загоревшихся глаз, от щек, которые еще недавно хотелось расцеловать, и стала смотреть вдаль, в конец улицы. Там, на фоне заката, чернели деревья Грин-парка.
– Да, я такая, – неубедительно подтвердила она. – Знаешь что, мне, пожалуй, пора. Пойдем к Мраморной арке.
Бенедикт, боясь спугнуть неожиданно привалившее счастье, послушно приобнял ее за талию, и они снова зашагали. Его готовность принять ее шутку за искреннюю жажду ублажать первого встречного оскорбила Лилит. Пусть ей самой грезились самые разные эротические сценарии, в реальности она не собиралась воплощать их вот так сразу, без уговоров. Возмущение переросло в желание продемонстрировать интеллектуальное превосходство.
– Ты знаешь, я тут подумала…
– О чем?
– Какие звуки ты предпочитаешь – билабиальные или лингволабиальные?
Бенедикт, явно не слушавший лекций по фонетике, переспросил:
– Лабиа что?
– Билабиальные. Термин такой для описания звуков речи. Когда язык приближается к мягкому нёбу, а губы принимают округлую форму. Вот так.
Рот Лилит принял форму «о».
– Какая же ты все-таки nerdy80. – Бенедикт не только не заметил издевки в свой адрес, но и решил продолжить общение в стиле мачо. – Не знаю насчет звуков, но билабиальных женщин я однозначно приветствую.
Лилит промолчала.
Они остановились у статуи лошадиной головы. Огромная бронзовая морда с гладко срезанной шеей балансировала в воздухе, едва касаясь постамента. Заводь, или Лошадь на водопое. Лилит она никогда не нравилась, казалась безжизненной, мертвой, как отрезанная голова коня в фильме «Крестный отец».
– Теперь моя очередь тебя впечатлить, – прервал молчание Бенедикт. – Я лично знаю автора этой скульптуры и его детей. Встречались на дне рождения одной графини. Скульптора зовут Ник Фиддиан-Грин. Он только лошадиными головами, собственно, и прославился. Его папаша – владелец огромного поместья в Саррей, сколотил капитал на страховом бизнесе. Сам Ник учился в Итоне, где, собственно, учился и я. Только намного позже.
При слове «Итон» Лилит немного ожила. Бенедикт упал в ее глазах во время монолога о женских половых инстинктах, но учеба в старинной школе для мальчиков, выпустившей двадцать одного британского премьер-министра, вызвала невольное уважение. Уважение, смешанное с сочувствием: школа славилась средневековыми порядками, травмировавшими детские души на всю жизнь. Неудивительно, что Белый Кролик оказался доминантом: на нормальные отношения с женщинами тут надеяться не приходилось.
– Итон! Впечатляет! А студенческие годы ты наверняка провел под сенью «грезящих шпилей»81?
– А вот и нет! – обрадовавшись возможности развеять стереотипы, возразил Бенедикт. – Я учился в Лондонской школе экономики. После Итона сразу захотелось взять быка за рога, пожить столичной жизнью. Мое детство прошло в глуши, в маленькой деревушке под Лондоном, мои родители с сестрой и ее мужем и сейчас там живут.
– Ага, понятно.
Лилит вспомнила свои каникулы в румынской деревне:
